ШНЕКЕНДОРФ

Это была дорогая кабинетная мебель из Германии времён Третьего рейха, такая солидная, что казалась музейной. Дед, майор медицинской службы, сам прошедший войну начальником госпиталя и даже получивший как хирург "Красную Звезду" за спасение командира, прикупил трофейный гарнитур по случаю у какого-то генерала. Из их поверженного фатерлянда тащили тогда всё без разбору.

В нашем доме, пока дед был на войне, а бабушка с мамой маленькой в эвакуации, стояли немцы и вроде даже был их главный штаб. Так что появление у нас экспроприированного у врага имущества тоже можно было рассматривать как акт возмездия.

"Возмездие" включало в себя малопонятного назначения замысловатые тумбочки, этажерки, а ещё бюро и книжные шкафы с застеклёнными полками, в которых у нас потом хранились толстенные медицинские книги. Стёкла отодвигались ужасно туго, но я думала, что так оно и должно быть. Наконец, был двухтумбовый письменный стол, за которым могли уместиться как минимум двое взрослых.

Ясно было, из-за чего Германия проиграла войну – всё-то оказалось устроено в ней по-дурацки, столько лишнего даже в простейших бытовых конструкциях. При этом, правда, – лучшие сорта древесины, качественный лак, тонкая, с хорошим вкусом работа по дереву и металлу. Это даже я понимала в свои лет шесть-семь. Особенно нравились мне латунные барельефы, изображавшие древнеримских воинов в шлемах с конскими хвостами...

Около деда всё время толокся самый разный народ. Прежде всего, конечно, больные со всего района, не дававшие ему покоя даже дома. Потом люди его круга, в основном коллеги-врачи. Няня, домработница. Приходил хромой молочник... А ещё был странный человек по фамилии Шнекендорф – кто-то вроде помощника или ассистента. Лет, наверное, сорока с небольшим, роста выше среднего и довольно плотный, с неестественно широкой, почти квадратной спиной, с гладко выбритой по моде тех лет головой и толстыми складками сзади на шее.

Шнекендорф оставлял ощущение чего-то массивного, значительного. Однажды я увидала, как какой-то человек за воротами полез на него в драку. Он наскакивал, а Шнекендорф просто чуть отстранялся – и кулак проносился в сантиметрах от его носа. Потом, видно, ему это надоело, он взял драчуна за лацканы таким движением, будто хотел поправить что-то в одежде, и вдруг без всякого замаха нанёс резкий и точный удар своей огромной головой в лицо.

Удар был не очень сильный, но человек, как куль, рухнул в бурьян и замер, как-то странно там побулькивая. Я застыла ни жива ни мертва... А Шнекендорф... он к тому времени был уже далеко...

С тех пор прошло более сорока лет. Дед умер ещё в 68-м, совсем молодым, ненадолго пережила его и бабушка. Наша семья переехала в Москву, где нам дали пару комнат в "трёшке" с подселением, а потом мы ещё начали строить дачу.

Из дедушкиной мебели к этому времени сохранился лишь самый массивный книжный шкаф; чтобы не путать с другим, современным и вполне приличным по размеру, я назвала его Шнекендорфом. Он всё так же был набит мамиными, ещё институтскими, конспектами да пожелтевшими журнальными вырезками, к коим она всю жизнь питала необъяснимую слабость.

Под моим напором Шнекендорфа перевезли-таки на дачу, где он угрюмо занял всё те же полкомнаты. Я его побаивалась, особенно когда доводилось ночевать на даче одной. Он ассоциировался у меня с насупленными гестаповскими часовыми из популярного телесериала. Когда мне надо было заглянуть в его недра, дверцы упрямо не желали открываться. Потом они не желали уже закрываться: на шкафу мама складировала запасы сахара для компотов, и у Шнекендорфа под их тяжестью буквально "ехала крыша".

Но самое ужасное случалось, когда, видно, под бременем всё тех же маминых запасов, Шнекендорф возмущённо распахивался среди ночи. "А где ку-ку, партайгеноссе?" – бормотала я в ответ.

...В тот день из-за печки, сильно начадившей за день, нам пришлось перебираться с внуком на второй этаж и устраиваться на ночлег во владениях Шнекендорфа. Я собиралась лечь с Андрюшкой, но всё же опасалась, что шкаф расхулиганится ночью и испугает малыша. Подошла, задумчиво погладила прохладный бочок...

Летнее солнце подымает с постели рано. Но в этот раз разбудило меня не оно, а звон выдавленного стекла где-то внизу, на первом этаже. Мне надо было сразу схватить внука на руки и броситься к окну с криком "Пожар!" – или что там рекомендуют в таких случаях. Но я смогла выполнить только первую часть задачи. Ибо это была единственная в доме комната, окно в которой вообще не открывалось – его наполовину загораживал мощной спиной всё тот же Шнекендорф.

Потом я услыхала шаги: кто-то крадучись поднимался по лестнице. Скрипнула дверь, и в проёме показалась щуплая фигура. Я запомнила только дешёвую шерстяную шапочку, именуемую в народе не вполне прилично. Увидев меня, мужчина вытянул вперёд руку и что-то невнятно произнёс. Сидя на постели, я прижимала к себе Андрюшкину голову так, чтобы, проснувшись, он не увидел незнакомца, и успела подумать: хорошо, не пистолет, а с ножиком мы ещё повоюем.

Конечно, его интересовали деньги и ценности, а мне нужно было выиграть время. И я решила подсунуть ему молчуна Шнекендорфа. Пока он будет возиться с дверцей, непременно случится чудо...

"Шнекендорфушка, миленький, не подведи", – молила я про себя, указывая грабителю на шкаф. Но я недооценила щуплого. Слегка подёргав дверцу, он не стал зазря тратить силы, поднял валявшуюся рядом кочергу и принялся яростно и бестолково молотить по дереву, оставляя на нём глубокие зазубрины. Это напугало меня больше всего: у парня быстро сдавали нервы. А он, повернувшись ко мне, рявкнул: "Подь сюда! С дитём!" Голос был высокий, немного гнусавый.

Ещё не успев вникнуть в смысл этих слов, я повернулась на мгновение к просыпающемуся от шума внуку, как вдруг уловила боковым зрением какое-то неясное движение в той стороне и тут же услышала сдавленный крик. Обернувшись, я с изумлением увидела, как Шнекендорф... навалился на вора и прижимает его к полу всеми своими тремястами кэгэ. А тот уже не мог дышать и только сипел...

Мне бросилась в глаза деревянная чурка, в последние годы заменявшая Шнекендорфу одну из отломившихся ножек – она будто была отброшена им в схватке, как ставший ненужным костыль...

Меня обуял ужас. Подхватив внука на руки, я бросилась на улицу, к людям...

Человеку свойственны странные, труднообъяснимые поступки. Узнав, что воришка на всю жизнь останется инвалидом, я носила ему передачи в больницу. А Шнекендорфа, словно нелюбимого пса, мы завезли подальше от дома и тихо похоронили.